От атомов к пустоте

Но удивительно то, что такое представление возникло и утвердилось именно в среде простого, неученого народа, не только не имеющего навыков теоретического мышления, но и не испытывающего в них нужду. Скорее наоборот, нужда здесь была как раз в тех предметах практического значения, которые могли бы улучшить суровые условия жизни и быта. Но как видно из народного мировоззрения, люди были готовы скорее оставить в своей жизни всё как есть, чем пускаться в необдуманные и не до конца продуманные предприятия, что-то менять и переделывать, не зная наверняка, какое имеет право на самостоятельное существование то, что даже отмерив семь раз, можно будет отрезать от целого. Ведь число семь помимо конкретного значения семи единиц имеет ещё и скрытый смысл. Именно он используется в русских сказках и поговорках («Семь бед – один ответ», «Семеро одного не ждут», «Волк и семеро козлят»), где число семь выступает в значении «много». Семь дней в неделе, семь нот в музыке, семь цветов радуги – число семь обозначает полноту целого, его внутреннюю истину, которая уже есть в мире и поэтому не может быть получена в частном опыте отдельных людей.

Такие особенности русского мировоззрения нашли отражение в русском языке. Этимологически «истина», «истинный» происходит от истый, истовый, и находится в связи с «ecть», «естество». По определению В. Даля, «истина» – все что верно, подлинно, точно, справедливо, что есть. «Все, что есть, то истина; не одно ль и то же есть и естина, истина?» – спрашивает он. Истинно всё, что вызвано к существованию действием Бога, сотворено самим Творцом. Понятно, что вмешиваться в дела Творца можно только по особому «наитию свыше», но никак не на свой лад и не по собственному почину. Поэтому известная в жизни людей традиционного уклада инертность и предубежденность против новизны, помимо напрашивающегося с первого взгляда объяснения отсталостью и «темнотой», может быть понята как именно такого рода вечная мудрость всего народа, которая намного выше суетной и однодневной учености дерзких и самонадеянных людей. Ведь если бы они так же добросовестно следовали самому элементарному принципу разумной человеческой деятельности, выраженному в уже упомянутом кратком высказывании «Семь раз отмерь – один раз отрежь», то при всей своей головокружительной учености они не смогли бы и шагу ступить в направлении преобразования природы. Дело в том, что в основании такого шага лежал вопрос: «Из чего сделаны все вещи?» И нужно было знать на него ответ, прежде чем эти сделанные вещи переделывать.

Обращаясь к истории решения этого вопроса в XVII веке, нельзя не удивляться тому, с какой самонадеянностью и безответственностью лучшие умы этого времени обошлись с этой проблемой. Хотя вместе с тем нельзя не признать, что вопрос, с которым они столкнулись, был поистине неразрешимым.

События развивались следующим образом. В XV веке были переоткрыты труды античных атомистов. Поджо Браччолини, неутомимо разыскивая античные рукописи в монастырских библиотеках, нашел в 1415 году список знаменитой поэмы Лукреция Кара «О природе вещей».

Пьер Гассенди (1592 – 1655) сделал целью своей жизни восстановить биографию и учение античного атомиста Эпикура. До этого времени Эпикур был известен преимущественно своим экстравагантным этическим учением, в связи с этим имя эпикуреец было равносильно собирательному бранному слову. Переоткрытие трудов Эпикура и более близкое знакомство с его учением привело к изменению взгляда на эпикурейство в целом. В начале учение Эпикура было реабилитировано в качестве этического учения, в котором были усмотрены черты, ценные даже для христианской эпохи. Но постепенно внимание переключилось и на собственно атомистические представления Эпикура и других атомистов античности.

В представлениях атомистов о том, что все вещи состоят из мельчайших частиц, расположенных в пустоте, стали видеть гениальную догадку древних философов о сути материального мира. Однако если античные атомисты могли говорить, что атомы существуют вечно, то христианские ученые не могли не считаться с тем основополагающим представлением христианства, что мир был сотворен Богом. Что же в этом случае представляют собой атомы, из которых состоят все тела, сотворенного Богом мира? Сказать, что это мельчайшие тела, неделимые по причине своей твердости, было нельзя, поскольку такое высказывание было равносильно отрицанию всемогущества Бога, сотворившего атомы, так как в этом случае допускалось, что Бог бессилен их разделить. С другой стороны предположить, что деление частиц, составляющих материю, уходит в бесконечность, было так же недопустимо, поскольку это означало, что всегда будет оставаться некоторый остаток, ускользающий от божественного всемогущества, якобы неспособного довести процесс деления до конца.

Последняя альтернатива двум указанным путиковым путям решения вопроса о неделимых состояла в предположении, что процесс деления частиц материи завершается тогда, когда деление доходит до так называемых неделимых невеличин, то есть до нулей. Это естественный предел процесса деления, доходя до которого, этот процесс необходимым образом завершается без ущерба для божественного всемогущества. Однако в этом случае нельзя было объяснить, каким образом из таких нулей состоят реальные тела. Ведь сколько нулей не складывай – никогда ничего не получишь. Отвечая на этот вопрос, Галилей уточнял, что только конечное и сколь угодно большое число невеличин не способно составить величину, то есть протяженное материальное тело, а бесконечное число – способно.

Таким образом, единственный способ найти хоть какое-то объяснение необъяснимому процессу происхождения материальных тел был в том, чтобы утвердить этот непостижимый процесс на еще более таинственной и по сути незаконной для человеческого ума категории бесконечности. По своей природе человеческий разум конечен, и он просто не в состоянии представить себе, что такое бесконечность. Если ему и может быть дано какое-то представление о ней, то только в негативном смысле как нечто отрицающее и разрушающее сами основания конечного человеческого разума. И поэтому разуму нужно воздерживаться от опасных размышлений о бесконечности, которую все равно невозможно понять. Достаточно просто знать, что если мы допускаем существование бесконечности в мире, то тем самым мы открываем двери в мир для самых таинственных и непостижимых процессов, и в то же время закрываем их для собственного разума и для всех его попыток понять и объяснить происходящее. Единственное, что может быть в этом вопросе вполне понятным – это то, что все такие попытки бессмысленны.

Казалось бы, такое решение вопроса о строении материи должно было либо обезоружить исследователей перед той непостижимой тайной, с которой они столкнулись, либо заставить их искать другое решение атомистической проблемы. Но что произошло на самом деле?

На фоне теоретической безысходности атомистической проблемы, очень перспективным для утверждения и развития атомистики оказался практический подход. Первыми, кто воспринял атомистическую гипотезу и способствовал её легализации, были химики и практикующие медики. Из опытов наблюдения за распространением различных инфекций было замечено, что одежда больного и предметы, к которым он прикасался, способны становиться очагами инфекций. Это наводило на мысль о существовании мельчайших тел-возбудителей болезней, которые попадают  в поры предметов и делают их очагами инфекций.

Принятие такого предположения и применение на практике соответствующих мер оказалось эффективным. Поэтому стоящая за этим предположением атомистическая гипотеза постепенно вошла в научный оборот, несмотря на то, что её теоретическое оправдание отсутствовало.

Еще большую находчивость в связи с теоретической неоправданностью атомизма обнаружили химики. Предположение об атомном строении материи оказалось очень востребованным в химических опытах по разложению веществ. Поэтому химики принимали его, закрывая глаза на то, что им никогда не будет известно, к чему приведет процесс окончательного разложения известных им веществ. Вместо озадаченности этом вопросом, между химиками установилось соглашение считать те вещества, которые неразложимы известными на сегодняшний день способами, состоящими из простых элементов, несмотря на то, что в действительности эти элементы могут иметь бесконечно сложное строение и в дальнейшем может быть найден способ их разложения.

Таким образом, в научной практике вошло в привычку и стало обычным делом останавливаться на полдороги и довольствоваться доступными в данный момент результатами, даже приблизительно не измерив длины того пути, на который таким образом вступали ученые.

С того времени как новая наука сделала первый шаг на этом пути прошли века. С тех пор, те дискуссии о неделимых, которые были сосредоточены вокруг понятия о всемогуществе Бога и заводили в тупики, отошли в безвозвратное прошлое. О них не принято вспоминать всерьез. Это «темное» прошлое науки, ещё не вполне освободившейся от влияния теологических предрассудков. О нём давно забыли. Но если мы обратимся к современной науке с тем вопросом, с которого эта наука в XVII веке началась, то есть спросим, из чего сделаны все вещи, то тот ответ, который мы получим, волей-неволей заставит нас вспомнить о её забытом «темном прошлом».

Ответ на этот вопрос дает нам не физика, которая сама нуждается в ответе на вопрос о собственных основаниях. Этот ответ дает нам философия. В рамках конструктивизма, одного из самых влиятельных направлений современной философии, обсуждается проблема соотношения реальности и знания о ней, то есть того, что есть и того, что мы можем о нем знать. Можно себе представить, сколько отдал бы Галилей, чтобы узнать, насколько продвинулось человечество за 300 с лишним лет по проложенному им пути познания природы. И можно только радоваться, что он не дожил до этого времени, так как его ожидало бы полное разочарование.

Главная беда оказалось даже не в том, что пройденный путь ничтожно мал, а в самом представлении об этом пути. Конструктивисты соотносят символ Уробороса (змеи, кусающей себя за хвост) с собственными представлениями о циклической причинности между реальностью и знанием о ней. Круговое движение змеи, которая делает новые и новые попытки ухватить какую-нибудь реальность, но вместо этого хватает только собственный хвост – вот тот путь, по которому движется познание. Причем для самих конструктивистов в таком круговом движении никакой проблемы нет, так как нет ничего помимо этого движения, а именно само оно и есть единственная реальность.

Согласно конструктивизму, наблюдатель, наблюдаемый процесс и процесс наблюдения образуют неразложимое единство. Конструируя мир, человек конструирует самого себя. А, конструируя самого себя, создавая конструкты в своем сознании, человек конструирует мир. Это – креативный цикл. Это, как говорит фон Фёрстер, изогнутое пространство, в котором человек, удаляясь от себя, возвращается к самому себе.

Несмотря на экстравагантность таких выводов, конструктивизм имеет для них основания. С ним спорят. Но он имеет свою правду. И чтобы её понять, нужно вспомнить о той бездонной глубине бесконечности, которая была открыта в реальности в XVII веке, осталась тогда не измерена и забыта, и именно в ней сегодня «потонула» та «змея» конструктивизма, которая в бездонной пустот