Русский
Когда приходит смерть, и собака бежит в храм.
Индийская пословица
Люди с воспалённым чувством справедливости вспоминали, достаточно ли французы сочувствовали их стране в час беды. Другие сравнивали жителей третьего мира и европейцев… Как оказалось, в вопросе, кому и как сопереживать, наше общество далеко от единства.
Сначала разберёмся с путами политического контекста. Совершенно точно, что мир, поделенный на «своих» и «чужих», очень быстро становится бесконечным полем брани, где сочувствия перестаёт хватать даже для «своих». В то же время требовать серой нейтральности отношения — наивность. Да, глобализация сжимает человеческое пространство до всё более плотного контакта между сообществами, но она не растворяет между ними границ. Различия в культурах, идеологиях никуда не делись, и большее сопереживание горю человека, похожего на тебя, объяснимо. В конце концов, даже расовые теории ещё не полностью вышли из моды. Другое дело, что базовую пристрастность всегда используют манипуляторы. Захватить внимание эмоционально возбуждённой аудитории — идеальный манёвр информационной войны. Многие знают, как разнится освещение в СМИ любых катастроф в зависимости от политического курса издания. Те же приёмы в ходу у подпольных радикалов. Так, в среде исламистов очень популярны пронзительные стихи о безвинных жертвах западного империализма. Такая поэзия была одним из секретов пропагандистского успеха Усамы бен Ладена.
Горе и скорбь по погибшим всегда использовались в политических авантюрах, а в медийный век игра на минорных чувствах приобрела грандиозные масштабы. Сообщение о трагедии зачастую сразу подаётся в едва ощутимой информационной оболочке, придающей случившемуся нужный оттенок. А среди комментаторов и экспертов обязательно появляются те, чья задача — разменять массовые эмоции на политические фантики. Несимпатичная тактика, уводящая аудиторию от естественного сочувствия чужому горю. Однако скорбь и траур как нефть и газ — слишком ценные ресурсы, нравственный аспект может подождать. Как грибы после дождя возникают послания в духе: «Да, ужасное событие, а теперь прикинем, почему они это заслужили…» Или, например: «Соболезнуем беде, но что это принесёт нам?» Классические примеры манипуляции. Отдельным жанром выступает откровенное злорадство, обусловленное политической конъюнктурой. Подобная избирательность сочувствия, особенно в отношении к жертвам террора, — безусловная патология. Спонтанные вспышки насилия, бьющие по мирным людям, не имеют компромиссных интерпретаций. Это, конечно, не значит, что трагедии бессмысленно обсуждать. Анализ необходим, но он должен быть выше политической предвзятости.
Траур как социальная практика важен для того, чтобы поддерживать взаимную сопричастность. Это простой и абсолютно необходимый для гуманного сообщества принцип. Работает ясный критерий: чем меньше внимания уделяется соболезнованиям, чем уже круг тех, кого считают достойными участия, тем лояльнее общество к насилию.
Башни WTC, разрушенные 11 сентября 2011 года, стали символом, в который вкладываются совершенно разные смыслы: от объединения в скорби и борьбы с терроризмом до джихада и антиамериканизма.
Глубинным смыслом траура всегда было осознание смерти. Каждая цивилизация здесь искала собственное решение, своё понимание того, как нужно реагировать на чью-то прерванную жизнь. Скажем, в конфуцианстве есть целый пласт сочинений о достойных сыновьях, предавшихся аскезе в память об умерших отцах. Долгие века эта тема регулировалась в основном религиозными установками. Лишь в девятнадцатом столетии, прежде всего в Британии, начал формироваться светский траурный ритуал.
Сегодня его стандарты в общественной разновидности повсеместны и легко узнаваемы: чёрная одежда или повязки, приспущенные флаги, свечи, отказ от развлечений. Важная черта — мы как бы снижаем яркость цветов, но обычного хода жизни не останавливаем. Спустя пару дней после терактов в Париже, один из которых был у стадиона Stade de France, по всей Европе снова играли в футбол. Матчи открывались минутой молчания, игроки сборных стояли перед замершими зрителями. Трогательный и напряжённый момент. Но через несколько минут все уже будут поглощены игрой. Тишину сменят столкновения, удары, крики болельщиков… Тоже самое и в обычной жизни. Для человека, которого беда не затронула, сообщение о ней часто оборачивается лишь коротким шоком, суетливой эмоцией. Мы созваниваемся с друзьями, может быть, размещаем подходящую запись в социальной сети. Чувствуется в наших действиях некоторое несоответствие тональности события, незавершённость. Известие о трагедии может спровоцировать протест или страх, может остаться невротическим нарывом в сознании…
Но что мы можем сделать? Получается, что наш уклад не даёт большинству людей (светских и не увлечённых практической психологией) ни времени, ни инструментов реализовать предназначение траура. В отличие от традиционных культур, которые предлагали внимательно переживать факт чужой смерти, современность идёт по довольно формальному пути, лишённому эмоциональной глубины. Всё-таки раскрашивание своей фотографии в цвета французского флага в ответ на убийство десятков людей выглядит слишком легковесным обрядом, по сравнению, скажем, с молитвой. Но здесь стоит помнить, что, даже присоединяясь к коллективному жесту, каждый приносит своё индивидуальное содержание. И пусть наша эпоха поверхностна, а ритуалы виртуальны, главное, что в действительности мы в них вкладываем — конкретное сострадание или расплывчатое равнодушие.
