Культура суицида

Суицид — сознательный отказ человека от жизни, связанный с действиями, направленными на ее прекращение.

Ни один из известных науке биологических видов не способен совершить самоубийство: стратегия существования живых организмов нацелена на выживание и продолжение рода. Общий для всех генетический барьер защищает каждую букашку-таракашку во имя процветания тараканьего племени в целом. Впрочем, иногда бывает, что охранная система сбоит: киты выбрасываются на берег, собаки морят себя голодом после смерти хозяев. Некий разрушительный инстинкт ведет животного к гибели. Однако подобные действия братьев наших меньших не являются осознанными в отличие от суицидального поведения человека.

Животное вида homo sapiens также заботливо оберегают инстинкты: мы отдергиваем руку от раскаленного утюга и убегаем из-под колес надвигающегося автомобиля. Впрочем, «венец творения» в отличие от других представителей фауны обременен не только генетической программой. На страже человечества стоит еще одна мощная система, имя которой культура. Совокупность представлений о человеке и мире вокруг него, тысячелетиями разрабатываемая различными сообществами, призвана дополнить и организовать биологическую стратегию обеспечения жизни. Космос культуры вступает в неравный бой с хаосом бытия, и хотя и не побеждает последний, но довольно успешно отодвигает его на задний план.

И все же суицид, как было сказано выше, — исключительная привилегия рода людского. Вследствие некого витка эволюции человек прямоходящий обратился в человека разумного. Результатом свежеприобретенной способности к абстрактному мышлению стало в том числе осознание собственной бренности, а следом и понимание того, что вовсе не обязательно дожидаться естественной смерти, когда можно самому приблизить конец.

Разум позволил человечеству преодолеть власть генетической программы, исключающей всякую самодеятельность по отношению к вопросам жизни и смерти. Возможность выхода за пределы собственной биологии не могла не отразиться в культуре.

Несмотря на то, что стратегия всех культур нацелена на жизнеобеспечение коллективов и в основном совпадает с биологической стратегией обеспечения жизни, отношение к феномену самоубийства в некоторых сообществах, вероятно, шокировало бы матушку природу.

В доклассовом и некоторых видах классового общества суицид являлся легитимным способом, фигурально выражаясь, скинуть балласт — избавить полезных членов общины от бесполезных.

У вестготов была так называемая Скала предков, с которой бросались старики, не желавшие обременять собой сородичей. Схожий обычай существовал и у испанских кельтов. На греческом острове Кеос (ныне Кеа) старики уходили с размахом: они устраивали веселое пиршество, по окончании которого пили цикуту. Согласно легендам, в Японии вплоть до Нового времени практиковали «убасутэ» (в буквальном переводе — «отказ от старухи») — престарелые родители просили своих детей отнести их в горы и оставить там умирать.

Начиная с древних времен известны традиции ритуального самоубийства: к примеру, индийский обряд «сати» — самосожжение вдов в погребальном костре умершего мужа, японские «дзюнси» («смерть вослед») — самоубийство самурая в знак скорби по поводу кончины сюзерена, «сэппуку» — самоубийство самурая по приговору или во избежание позора. Кстати, в японской культуре существовал ряд форм предписанного, «рекомендованного» суицида, обретшего черты ритуала: «канси» («смерть по убеждению») — азиатский эквивалент самоистребления раннехристианских мучеников и русских раскольников, «синдзю» («внутри сердца») — суицид по сговору, который практиковали влюбленные, вступившие в запретные отношения, и целые семьи, оказавшиеся в безвыходном положении.

Джайнский обычай «саллекхана», самоубийство посредством отказа от пищи, являлся одним из восьми дополнительных дисциплинарных обетов, который принимал на себя джайн в том случае, если его тело чересчур изношено, если он страдает от неизлечимого недуга, если вокруг царят неблагоприятные условия, если духовная практика оказалась бесплодной.

Самопожертвование во имя идеи также можно считать формой социально одобряемого суицида («канси» и близкие по духу самоубийства камикадзе, шахидов, раскольников, первых христиан). Правда, в данном случае суицид оправдывается не обществом в целом, а лишь группой идейных сторонников суицидента.

В античном мире официальная власть признавала за гражданами право на добровольный уход из жизни лишь в некоторых случаях. Разрешение на самоубийство часто давали осужденным преступникам (см. случай Сократа). Кроме того, в Афинах и ряде других городов был припасен запас яда для тех, кто желал покинуть этот мир и был в состоянии убедительно обосновать свое намерение перед ареопагом. В то же время самоубийство, совершенное без санкции властей, строго осуждалось. Еще жестче было отношение к своеволию со стороны рабов: показательные акции устрашения следовали за каждой добровольной смертью «живого товара».

На первый взгляд может показаться, что культура на протяжении сотен лет то и дело норовит вступить в противоречие с охранительной функцией природы, различными способами узаконивая акты самоубийства. Но это только на первый взгляд.

Внимательный анализ показывает, что суицид становится легитимным только тогда, когда смерть одного или нескольких членов коллектива поддерживает жизнеспособность общества в целом. Умение человека самому положить конец своему существованию приходится как нельзя кстати, если общине необходимо избавиться от голодных ртов.

Ритуальные самоубийства («сати», «сэппуку», «дзюнси», «саллекхана») работают так же, как и бескровные ритуалы: они не только не вносят разлад в общественную жизнь, но, напротив, способствуют сплочению коллектива перед лицом внешней или внутренней угрозы. Что касается самого суицидента, добровольная кончина в рамках ритуала является для него главным смыслообразующим элементом жизни. Схожим образом действуют на группу единомышленников и самопожертвование во имя идеи.

Особняком стоят самоубийства асоциальных элементов, преступников, причем масштаб и формат преступления здесь значения не имеет. В одном ряду оказываются и осужденный греческий политик, испивающий цикуту из рук ареопага, и японец, осознавший собственную вину и совершающий «инсэки-дзисацу» любым удобным способом. Официальный приговор может быть заменен общественной «рекомендацией», что, впрочем, не меняет сути — иногда подобные негласные предписания обладают даже большей силой, чем указания властей.

Итак, суицид становится приемлемым лишь тогда, когда выполняет социальный заказ, который направлен на поддержание жизнеспособности коллектива. Такие самоубийства по сути не являются проявлением индивидуальной свободы личности, они лишь отражение воли общества. Показательно в этом плане то, что единственной повсеместно приемлемой формой суицида сегодня является альтруистическое самоубийство. Редкое исключение в истории вопроса — греческая методика. Общество готово принять самоубийство из личных побуждений, нужно только предварительно согласовать свои действия с властями. Как говорится, если не можешь подавить мятеж, его нужно возглавить.