Русский
Любимый вид спорта – бег из страны
Корабль увозит Набокова с женой и единственным сыном из Франции в Америку, страну, где Набоков наконец-таки найдет интеллектуальное пристанище и, возможно, даже счастье. Вот тут-то, в Америке, и появляется в его жизни Эдмунд Уилсон. К слову сказать, этот талантливейший американский литератор до обидного несправедливо обделен вниманием на русскоязычном пространстве. Влиятельный литературный критик, крушитель и создатель репутаций, Уилсон с присущей ему отзывчивостью откликнулся на коротенькое и довольно сухое письмо неизвестного русского писателя с просьбой о встрече.
«Медовый месяц» интеллектуальной близости двух мэтров
С первой же встречи, которая случилась в октябре 40-го года, два литератора моментально «влюбляются» друг в друга. Набоков нашел в лице Эдмунда ценителя и покровителя его литературного таланта, благодаря нему столь скоро и ловко вошел в американские интеллектуальные круги. Уилсон же, имеющий какой-то дичайший для среднестатистического человека разброс в интересах (от марксизма и русского стихосложения до психоанализа и кумранских рукописей), упивался эрудицией и остроумием своего нового друга. А позже, прочитав первые рецензии, написанные Набоковым, и первый англоязычный роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта», пришел в восторг и от писательского таланта русского товарища.
Тогда еще, в начале их дружбы, разница во взглядах на основополагающие вопросы (которая, к слову сказать, была вопиющей), была незаметна очарованным друг другом интеллигентам. Жаркие остроумные споры только вдохновляли их, тем более было несколько столь значимых вещей, объединяющих их. Оба обожали русских классиков: Пушкина, Гоголя, Толстого. Оба зачитывались книгами европейских модернистов, Джойса, Пруста, Кафки. Уилсон частенько подкидывал «дорогому Володе» работу над рецензиями и переводами, в которой столь нуждался еще не ставший финансово на ноги русский писатель. Набоков же подкидывал «дорогому Кролику» (условный перевод прозвища Уилсона — Bunny) занимательные нюансы русского языка и русской литературы. До поры до времени этого было достаточно для их цветущей интеллектуальной дружбы.
Первая трещина коварно проползла, как ни странно, по политическим взглядам друзей. Дело в том, что Эдмунд был знатным «большевизаном», так называли поклонников большевистских теорий на Западе. Уилсон даже умудрился съездить в Советский Союз, итогом этой поездки стала книга «К Финляндскому вокзалу», посеявшая семена раздора между друзьями. Этот блестящий эссеист, великий критик, тонкий прозаик и поэт до того сентиментально и наивно идеализировал товарища Ленина, что в каком-то плане это было даже трогательно. Для всех, кроме Владимира Набокова. Не трудно догадаться почему: катаклизмы XX века вырвали писателя из такого теплично-счастливого детства, революция лишила его родины и всю жизнь болезненно отдавалась в его памяти.
Набокова раздражала «выдуманная доброта» вождя, созданная советскими биографами, а уверенность Уилсона, что Владимир Ильич был «великодушным гуманистом, свободолюбивым демократом и чутким критиком литературы и искусства» доводила его до исступления. Набоков аргументировано и более чем справедливо доказывал Уилсону, как и в чем тот не прав. Уилсон, в свою очередь, был уверен, что друг «Володя» просто-напросто недостаточно хорошо знает историю и не способен понимать некоторые вещи. Упрямые спорщики так и остались при своих мнениях.
Яблоко раздора — перевод «Евгения Онегина» Набоковым
Постепенно друзья стали обнаруживать все больше и больше расхождений во всевозможных вопросах литературы. К примеру, Набоков не признавал важность социально-исторического аспекта в творчестве: «Хороший писатель — это, прежде всего, шаман, волшебник». В то время как Уилсон был убежден: писатель должен быть страстным переживателем своего времени, своей истории, он уважал в литературе этику, гражданственность и «большие идеи».
Набокова задевали восторженные отзывы Уилсона об очередном открытом им имени или книге, в то время как тексты своего русского друга критик довольно редко одарял лестными отзывами (включая признанные шедевры такие, как «Дар», «Приглашение на казнь» и «Отчаяние»). Такие восклицания, как «крупнейший современный писатель» или «самый прекрасный прозаик», относящиеся не к Набокову, в большинстве случаев вызывали у последнего капризное отторжение. Возможно, из-за упоенного самолюбия, коим так славился Набоков, возможно же, действительно, из-за до невозможности избирательного и тонкого литературного вкуса русского писателя.
Мощным ударом по хрупкой дружбе этих независимых личностей оказалось неприятие американским критиком главного и любимейшего детища Набокова, «Лолиты». Уилсон отозвался о результате семилетнего труда «дорогого Володи» как о самом слабом его романе. Герои и перипетии сюжета вызывают у него лишь отвращение и ощущение нереальности. Он пишет:
Последней же каплей в теплых отношениях упрямых друзей стал, как ни парадоксально, столь любимый обоими Пушкин. Интеллектуалы с самого начала отчаянно спорили то о переводе той или иной строчки поэта, то о степени владения Александром Сергеевичем английским языком. Но публикация, мягко говоря, нелестной рецензии на «абсолютно буквальный» перевод «Евгения Онегина» Набоковым стала началом конца их дружбы. Уилсон упрекал переводчика в «убогом и неуклюжем языке, не имеющем ничего общего с Пушкиным». Уже одно дерзкое вступление отзыва не сулило ничего хорошего:
В целом и общем, несмотря на излишнюю дотошность и резкость, Уилсон был справедлив в своей критике, однако болезненно самолюбивый Набоков не смог смолчать и проглотить «предательство» друга. И тут началась страшная перепалка, с удовольствием публикуемая в англоязычной прессе, где оба оппонента, не стесняясь в выражениях, доказывали друг другу свою правоту. Разумеется, остаться добрыми друзьями после таких звонких публичных «пощечин» было невозможным. В течение нескольких лет друзья-враги не сказали друг другу ни слова, за исключением пары вежливых прохладных поздравлений с Рождеством.
Тем временем Набоков становился все популярнее, «Лолита», пережив судебные разбирательства и кучу отказов, триумфально ворвалась в топ читательского и литературоведческого интереса. Владимир Набоков наконец-то получил и международное признание, и финансовую стабильность. А Уилсон, как прежде, занимался критическими статьями, однако акцент его интересов был смещен с общелитературоведческих тем на общественно-политические. И, вероятно, «дорогой Пончик» все это время был несколько обескуражен и раздражен взрывным успехом столь не полюбившейся ему «Лолиты».
Много лет спустя, ранней весной 1971 года, Набоков, видимо, изжив давние болезненные непонимания, написал Уилсону доброе, теплое письмо. Уилсон, откликнулся таким же радушным посланием. Казалось бы, чем не счастливое воссоединение некогда близких друзей? Ан нет. Опубликованная в том же году книга Уилсона «На севере штата Нью-Йорк. Записки и воспоминания» разнесла эту светлую перспективу в пух и прах. Уилсон включил в книгу свои дневниковые записи о его визите к Набоковым в 1957 году, где без смущения разбирает русского писателя по косточкам, разнося бывшего друга в лучших традициях психоанализа по Фрейду, язвительно смакует нелицеприятные мелочи и делает уничижающие выводы о экс-друге.
Набоков не заставил себя долго ждать, опубликовав в «New york times book review» раздраженное опровержение некоторых положений, «балансирующих на гране клеветы».
Уилсон к тому времени был уже глубоко болен, сил и желания на такие прилюдные «любезности» у него не оставалось. Он парировал на полное желчи письмо своего уже врага, процитировав художника Эдгара Дега: «Ты ведешь себя так, как будто у тебя нет таланта». Эта короткая колкая фраза, произнесенная с таким достоинством, стала последней в истории переписки Набокова и Уилсона. Великий критик умер от болезни сердца год спустя.
А еще два года спустя Владимир Набоков, перечитав всю 20-летнюю переписку, ударился в ностальгические чувства (к слову сказать, не слишком для него типичные) и загорелся идеей выпустить ее отдельной книгой. Однако задумка была осуществлена уже после смерти русского словесного виртуоза. Около 300 писем с развернутыми примечаниями были собраны и выпущены в свет вдумчивым и талантливым литературоведом Саймоном Карлинским, конечно, не без помощи обеих вдов.
В адрес опубликованной переписки двух упертых независимых литераторов звучали разные малоприятные эпитеты: негармоничная, поверхностная, полная обоюдного самолюбования, слишком педантичная. Но можно сказать наверняка, к ней не остались равнодушными: чужие письма читать всегда любопытно, и уж тем более, когда это письма людей такого размаха и глубины. Для поклонников Набокова это бесценная пища для интерпретаций и цитирований. Для интересующихся социокультурными вопросами — история об адаптации русского писателя в американском обществе. Для литераторов и ценителей изящной словесности — погружение в жизнь американских интеллектуалов 1940-50-х годов. И для каждого — повествование о дружбе, о человеческих слабостях, о тщеславии и о таланте и, самое главное, о хрупкости человеческих отношений.
