Русский
«Линия всегда перпендикулярна вибрации, испускаемой Богом, который впервые поцеловал треугольники, затем ставшие равносторонними…», — это фраза из статьи архитектора-деконструктивиста Даниэля Либескинда «Поверхность должна умереть. Доказательство». Но диковинные образы — еще не главная трудность его текстов. Либескинд использует несколько языков (включая те, которых не существует в природе), переворачивает буквы, вклинивает между ними цифры, пускает строки зигзагообразно, чтобы получился шифр, разгадать который методом обычного чтения практически невозможно.
Тот же метод он использует и в своих строительных проектах, как и другие представители деконструктивизма в архитектуре. Деконструктивизм агрессивно вторгается в серую городскую среду, крича неожиданными изломанными формами визуально усложненных конструкций. Деконструктивисты камня на камне не оставляют от каких бы то ни было архитектурных абсолютов. Больше нет центра или фиксированной системы координат. Острые углы воздействуют на чувства, создавая ощущение динамики, деформации. Нарушенные связи смещенных горизонталей и вертикалей, эти нескончаемые вывихи, перекосы, вырезки — симптомы острой болезни города, который стремится вылезти через нее в какой-то новый мир, не знающий законов физики, человеческого мышления и прагматизма. Перекошенные окна, стоящие под углом опоры, которые ничего не несут, искажают восприятие под углом страдания и полного беспорядка, застывшего в очерченной форме. Это управляемый хаос. Смутные догадки об аде. Это застывший в металле и стекле взрыв, провозглашающий апокалипсис.
Деконструктивисты, безусловно, первые в очереди за звание хулиганов и экстремистов в архитектуре. Взгляните, к примеру, на этот гигантский бинокль посреди калифорнийского города Венис. Но не стоит думать, что все деконструктивисты просто истерички и выскочки, требующие внимания. Многие представители этого направления пишут серьезные философские труды.
Упомянутый в начале Либескинд связывал свои работы с ощущением Конца. Это выражается в смене атмосферы существования, людских побуждений и образа мышления. Это — последняя ступень модернизма, в то время как первой были прозрения Сократа. Еще шаг — и мы в мире неразума, внекатегориального существования. Это значит, что пора подводить итоги, заново осмыслять весь накопленный опыт.
Деконструктивизм — не просто архитектурный стиль, а направление исследований. Это архитектура перехода, зарождение которой стало результатом целого ряда научных открытий (в первую очередь специальной теории относительности Эйнштейна) и внедрения новых технологий, которые совместными усилиями разрушили ньютоновско-евклидово понимание пространства и времени.
Возможно, не было бы никакого деконструктивизма, если бы 15 июля 1930 года в Алжире не появился на свет человек, в будущем известный как апостол постмодерна Жак Деррида. По крайней мере, архитекторы не использовали бы это название, ведь «деконструкция» и «деконструктивизм» — термины, введенные в оборот Деррида для обозначения в литературоведении такого способа прочтения произведения, когда сознательно создается конфликт между смыслом текста и принятой его интерпретацией.
Архитектор Питер Айзенман умудрился перенести эту концепцию в область художественно-пространственного проектирования зданий и сооружений. И здесь мы видим то же самое: сознательно создается конфликт между тем, как человек привык воспринимать, и тем, что он видит.
Деконструктивизм — это вопрос архитекторов самим себе, возможно ли освободить архитектуру от власти эстетики и пользы, антропоцентризма; возможно ли построить здание, отрекшись от фундаментальных принципов тектоники, равновесия, вертикалей и горизонталей; насколько возможно «обезбоженное», децентрализированное строение.
Архитектура для деконструктивистов — настоящий язык, способный сообщать значения. Это «каменный текст», передающий идею. Архитектор здесь становится рассказчиком, запечатлевающим свой захватывающий нарратив в материале, в сооружении.
Постмодернисты вообще считают, что все наши знания о мире суть лишь историй, которые рассказывают люди. Но так как они постмодернисты, они не стремятся выявить истину, лежащую за нарративами, это бесполезно. Они не претендуют на истинность своих текстов, ведь все равно каждый читатель интерпретирует текст по-своему.
Архитектор-деконструктивист способен в процессе рассказа изменить смысл не только своих, но и чужих произведений. Образ города выворачивается архитектором наизнанку, когда он внедряет в него небольшое, но резонирующее постмодернистское зерно своего строения.
Нам, возможно, интересно будет узнать, что еще одним источником разбираемого направления стал ранний романтический период советского конструктивизма, да и вообще отечественный модерн. Например, звезда современной архитектуры Заха Хадид любит подчеркивать свою приверженность к идеям Казимира Малевича. А в проекте Френка Гери Vitra Design Museum влияние супрематизма видно невооруженным глазом.
Не менее влиятельным источником стал психоанализ Зигмунда Фрейда. Сам иррационализм архитектурных форм деконструктивистов отсылает к этому. Потребность выплескивать хаотические состояния в упорядоченной жизни западных городов особенно велика. Западные люди не могут себе позволить открыто выражать сильные эмоции, и деконструктивистская эстетика распада и искажения служит некой компенсацией за то подавление, которое создает для наших инстинктов цивилизация. Хай-тек в процессе смены полюсов — это и есть крик европейца.
Психоанализ встретился с зачатками нового направления в тот момент, когда Айзенман проходил курс лечения у психоаналитика:
Теперь Айзенман четко видел задачу, которая стоит перед современным архитектором: раскрыть то, что было подавлено и проклято, высвободить нефункциональность, бессмысленность, то, что маргинально и внеструктурно:
Мы видим, что нефункциональность у Айзенмана восстает против самого человека. Человек удаляется из центра мира. Объекты, подобно идеям, существуют независимо от человека, а значит, могут быть не сообразны его нуждам. Архитектурные сооружения вовсе не человеческие слуги, у них своя жизнь, свое собственное время.
Схожих взглядов придерживается другой деконструктивист — Бернар Чуми. По его мнению, архитектура существует не для того, чтобы выражать существующую социальную структуру, а чтобы быть средством, орудием преобразования этой структуры. Он готов прославлять архитектурную бесполезность, в которой сходятся хаос страсти и холод контроля, в которой ограниченное и преходящее выделяются из безграничного и пребывающего, пробуждая близлежащее пространство. Эксплуатация человеком архитектурных сооружений кажется Чуми насилием:
Таким образом, мы видим насколько сильно настроение античеловечности в деконструктивизме. В устах Айзенмана это звучит особенно угрожающе. По его мнению, нужды заказчика — не предмет заботы архитектора. Архитектор, его произведения, скорее должны именно ставить заказчику проблемы. Не раз Айзенман шокировал своими теориями тех, кто его нанимал. Например, в проекте «Гордиола Хаус» он напрочь отмел пожелания заказчика иметь окна с выходом на океан; а в «Векснер-центре», где должны проходить художественные экспозиции, попросту некуда повесить картины: стены как таковые отсутствуют.
Человека метлой выгоняют из мироздания, по крайней мере из архитектуры. Что же тогда ставится в центр (как кощунственно это бы ни звучало для постмодернистов)? Искусство. Архитекторы должны служить архитектуре. Человек — служить культуре, а не наоборот.
