Русский
Наивный Диоген в ответ Платону потрудился опровергнуть и без того очевидное несоответствие его слов реальности и, ощипав для этих целей петуха, преподнес несчастного в качестве доказательства несостоятельности антропологии Платона. «Вот вам человек по Платону!» — воскликнул Диоген. Но великий философ даже не обратил внимания на выпады этого изверга… Не в перьях было дело.
Платон понимал, что не прямохождение является отличительным признаком человека, и не две ноги и их присутствие, а наоборот, отсутствие чего-то очень важного делает человека человеком. По мнению Платона, такая лишенность может быть двоякого рода — необходимой и случайной. Отсутствие перьев входит в определение человека и является необходимым видом лишенности.
Разнообразие условий земного существования предоставляет эволюции живых организмов широкий выбор возможностей адаптации. Не только человек, но и все другие существа, за исключением птиц, обходятся без перьев. И уже само разнообразие зоологических видов свидетельствует о безграничных возможностях приспособиться к земной жизни. Можно плавать как рыба, ползать как змея или бегать как антилопа. Здесь всё возможно в пределах возможного, и нет никакой биологической необходимости тяготиться своей приземленностью и помышлять о неосуществимом. Животных не тянет к небу, поэтому и перья им не нужны. Другое дело — человек… Именно он становится тем существом, которое весь смысл своего существования усматривает в преодолении своего природного состояния. Весь культуросозидательный процесс, от начала которого и отсчитывается человеческая история, является ничем иным, как именно досозданием человеком самого себя. Культура выше, чем натура.
Человек рождается низменным, так как культурные признаки не наследуются, но призван возвыситься над своей природой в приобщении к духовной культуре человечества. Озадаченность этой сверхзадачей, по-видимому, и является главным отличительным признаком человека от всех других беззаботных живых существ. В своем определении человека Платон четко фиксирует именно этот главный признак — отсутствие в природе человека самого главного возвышающего над природой основания. Такой вид лишенности является необходимым. Не в наших силах избавить себя от необходимости самоопределения между небом и землей. Вся человеческая культура свидетельствует о трагичности такого выбора, апогеем которой стала проблема Гамлета «быть или не быть».
Но помимо необходимого вида лишенности в жизни человека имеет место ещё и лишенность случайного вида, действие которой, однако, подчас затмевает собой все другие более важные порывы. Эта проблема тоже нашла отражение в антропологии Платона. Свое объяснение этой проблемы Платон дает в мифе об андрогине — существе обоего пола. Андрогины посягали на власть богов, и Зевс разрезал их пополам. Теперь однополые существа бродят по земле в поисках своей второй половины. В этом занятии они забыли о своих прежних амбициях. И это вполне понятно. Греки прекрасно представляли себе коварство верховного бога Зевса, повредившего природу человека. Они понимали, что это было сделано для того, чтобы человек не искал сверхприродного, «посягая на власть богов», а заботился лучше о том, как устроить свою земную жизнь. Но все мы знаем, как это непросто. И ни для кого не секрет, что можно в этом занятии потратить всю жизнь совершенно напрасно. Гамлет все же дошел до главного вопроса человеческого бытия, движимый переживанием лишенности необходимой. В отличие от него Ромео и Джульетта умерли в расцвете сил совершенно напрасно на радость коварного Зевса, который, по словам Платона, и довел человеческую природу до такого жалкого состояния.
Греков мало интересовало понятие личной любви как основы для союза между двумя людьми. Любовь для греков была в первую очередь универсальным началом и понималась как основание для союза между небом и землей (идеальным и реальным миром). Поэтому отсутствие перьев было самым важным и самым драматическим обстоятельством в природе человека, переживанию которого греческая культура отдавала свои главные силы.
Но впоследствии греческая антропология была забыта как утратившая актуальность в новом культурном контексте. Внимание христианства к внутреннему миру личности и в особенности представление о том, что «Царство Божие внутри нас» способствовало радикальной переориентации человеческих стремлений. Если греческая культура культивировала порывы к идеальному миру, то в христианстве, наоборот, необходимо было обуздать все такие спонтанные стремления. Представление о греховности человека предполагало аскетическую практику очищения и восстановления поврежденной грехопадением человеческой природы. По сути, такое восстановление природы и было залогом воцарения внутри человека «Царства Божьего». Однако практика столь возвышенной аскезы была делом очень тонким и не могла иметь широкого распространения в обществе. Только первые века христианства считаются временем расцвета сирийского и египетского монашества, в недрах которого несбыточная мечта Платона несомненно нашла свое осуществление. Однако впоследствии ситуация существенно меняется. Одновременно с возведением христианства в ранг официальной религии, а христианских представлений в ранг общепринятых понятий в средневековом обществе закрепилось восприятие греховности человека как некоторого неустранимого качества его природы, в котором нужно на протяжении всей жизни неустанно каяться, но преодолеть которое нельзя было даже и мечтать. Средневековые христиане были для этого слишком смиренны. Неслучайно современная им эпоха получила название Темные века. В противовес отчаянному дерзанию Платона преодолеть земное притяжение, средневековым идеалом стало терпение и покорность тяжести земного существования. Воздаяние за эти подвиги ожидалось только в будущей вечной жизни. И неудивительно, что придавленность непомерным грузом собственных грехов в конце концов вылилась в протест человека против своего земного удела.
На смену Средневековью приходит Ренессанс. Человек эпохи Возрождения пытается по-новому увидеть собственную человеческую природу, найти в ней стороны, сглаживающие крайности сурового средневекового уклада жизни. То, что раньше считалось порочным, теперь восстанавливается в правах как нечто свидетельствующее о неустранимой парадоксальности и таинственности самой человеческой природы. Всё это, несомненно, придавало особый шарм человеческой греховности, от которой теперь не отворачиваются, но к которой теперь, напротив, начинают пристально присматриваться.
Возникновение философии кризиса было в немалой степени подготовлено такими настроениями. Творчество Ницше, Шопенгауэра, Кьеркегора, Достоевского внесло неоценимый вклад в развитие представлений о глубинной внутренней душевной жизни человека. Все обстоятельства борьбы Аполлона и Диониса и неоправданность победы первого над вторым становятся предметом напряженных размышлений виднейших философов этого времени.
В художественной литературе образы героев Достоевского с особой убедительностью свидетельствуют о трагическом противостоянии разума и неразумной страсти в жизни человека. При этом сам человек нередко становится всего лишь несчастной жертвой в этой схватке своего разума и собственной же неразумной страсти. Влекомый по причине поврежденности своей природы к воссоединению со своей второй половиной человек зачастую бывает просто ослеплен и окрылен своими страстными прорывами. Но наступает мучительная минута прозрения и ему приходится падать.
Чтобы хоть как-то оправдать пафос влюбленного и придать его порывам основание в действительности, русский философ В. С. Соловьев предложил представление, согласно которому влюбленный человек якобы видит своего возлюбленного в преображенном свете, который остается скрытым от всех остальных равнодушных к нему людей. Вот эта просветленность и становится, по мнению В. С. Соловьева, разумным основанием безумной страстности человеческой любви.
Хотя надо заметить, что сам В. С. Соловьев всю жизнь оставался свободным от уз такой человеческой привязанности. И держался этой стратегии принципиально, а не в силу каких-либо случайных обстоятельств, так же как Платон, Спиноза, Кант, Ньютон, Декарт и многие другие крупнейшие философы в человеческой истории. А Ницше так прямо и сказал: «Женатый философ — фигура комическая».
Очевидно наличие некоторой таинственной закономерности между стремлением к идеальному миру истины и смысла и отсутствием привязанности к мимолетной человеческой притягательности. Всё это напрямую отсылает нас к известному еще со времен античности образу любви как союзу между небом и землей. Преуспевшие в такой любви люди не были обмануты в своем чувстве. Никто из них, в отличие от обычных незадачливых влюбленных, не пережил разочаровывающее во всяких идеалах падение, обыкновенно происходящее после головокружительной окрыленности любовной страстью.
Совсем наоборот. Пафос любви к Софии увековечен в творчестве вошедших в историю философии мыслителей. Для всех нас он стал ориентиром в духовных исканиях. Все мы дорожим их опытом любви и ценим его.
Хотя для многих из нас наш собственный любовный опыт нередко становится скорее опытом болезненной личной привязанности. Зигмунд Фрейд увидел путь исцеления этой болезни в сублимации половой энергии в другие надличные идеальные сферы жизни человека. Фрейд считал, что все люди, которые оказались способны внести решающий вклад в развитие духовной жизни человечества (Будда, Сократ и др.) на самом деле обладали мощным половым инстинктом. Но он был перенаправлен из витальной области в идеальную и совершил там грандиозные преобразования, которые необратимо изменили всю человеческую жизнь. По сути, речь здесь идет о возвращении к изначальному греческому пониманию любви и её назначения. Как видно, нельзя заниматься проблемой случайной лишенности прежде проблемы лишенности необходимой.
