Лица великих

Пушкин, «Маленькие трагедии». Пушкинский Сальери, уже совершив убийство, вспомнит слова Моцарта, сказанные так пугающе кстати. Неужели Моцарт прав — гений со злодейством не могут быть совместимы? Так что же, он, Сальери, не гений? А как же Микеланджело, убивший натурщика, чтобы правдоподобно написать умирающего Христа?..

То, что искусство — одна из высших форм деятельности человека, для нас аксиома. А может быть, и высшая форма. Как, в конце концов, с этим поспорить? Произведения искусства общаются непосредственно с духом и позволяют заглянуть за границы материи, быта и даже смерти. Или вот такое рассуждение: Бог — это Творец, а значит, искусство, возможность создавать и наполнять материальные предметы нематериальными образами, душой, приближает человека к Богу.

Люди, приблизившиеся к Богу, то есть великие гении искусства, на протяжении столетий будили в нас и благоговение, и зависть, а подчас и то и другое одновременно — как у Сальери в «Маленьких трагедиях». Кто в своей жизни ни разу не тосковал о судьбе гения? Кто не хотел бы оказаться новым Моцартом своего дела? Признаемся, человек с врождённым даром зачастую ценится нами гораздо выше, чем тот, кто выработал свой талант долгим и тяжелым трудом. Труд и результат рационально объяснимы, гениальность — нет, и потому отмечена особым, нечеловеческим знаком. Вот это признание самому себе и довело пушкинского Сальери до крайности.

Всё это понятно. Однако есть парадокс — почти банальный и одновременно поразительный. Между искусством и нравственностью не стоит знака равно. Более того, порой между ними стоит знак неравенства. И «нечеловеческая, божественная печать», соответственно, не обязательно ложится на самых лучших. Лица великих гениев искусства, изображённые на известных нам с пелёнок портретах, не всегда ангельские.

Оставим Моцарта и Сальери в стороне. Всё-таки известно, что реальные фигуры двух композиторов не соответствуют пушкинским образам. Взглянем на лица других музыкальных гениев.

Конечно, время искажает факты. Однако то, что великий немецкий композитор Рихард Вагнер по человеческим качествам был, прямо говоря, той ещё скотиной, — факт исторически подтверждённый. Автор цикла опер «Кольцо нибелунга» методично и нагло пользовался средствами своих друзей и почитателей, имея при этом привычку соблазнять их жён и не имея привычки отдавать долги.

Например, такая история. Богатый фабрикант Отто Везендонк, ценитель музыки и большой поклонник Вагнера, щедро финансировал композитора. Вплоть до того, что выстроил для Вагнера с женой дом в своём имении. Вагнер не протестовал. Но на этом бонусы не закончились — между Вагнером и молодой женой Везендонка возникло тайное чувство, продолжавшееся до разоблачения Вагнера его супругой. Эта связь, кстати, послужила Вагнеру источником вдохновения — и мир получил «Пять песен для женского голоса», написанные на стихи Матильды и ставшие преддверием к вагнеровской музыкальной драме «Тристан и Изольда». И ведь это с ума сойти какая прекрасная музыка.

http://www.youtube.com/watch?v=6EwZViIsqBA

В своих привычках Вагнер был постоянен. Спустя время он влюбился в дочь другого своего благодетеля, Ференца Листа, и по совместительству жену первого дирижёра вагнеровских опер, Ганса фон Бюлова. И конечно, увел её. Обожавший музыку Вагнера Бюлов, кстати, это ему простил.

Вагнер был яростным антисемитом. Еврейских композиторов он обвинял в поверхностности, еврейским дирижёрам не давал притрагиваться к своим партитурам. Да что там мелочиться, вот цитата из вагнеровского памфлета «Еврейство и музыка»:

Мечта Вагнера о газах скоро сбудется. Её реализатор, Гитлер, ещё юношей станет большим поклонником Вагнера и даже перейдёт на вегетарианскую диету под влиянием известного отношения Вагнера к мясоедству.

Однако обличай или не обличай гения, музыка его хуже не становится, и её действие на сердце человеческое не умаляется ничуть. «Когда я долго слушаю Вагнера, — шутит американский кинорежиссёр еврейского происхождения Вуди Аллен, — у меня возникает непреодолимое желание напасть на Польшу».

История о Микеланджело и убитом им натурщике, которую вспоминает пушкинский Сальери, — это, вероятно, всего лишь красивая и страшная легенда. Но случаи, когда творец почитает своё искусство выше человечности, встречаются.

Имя Клары Шуман известно, наверное, только в музыкальной среде. Исполнители по понятным причинам запоминаются грядущим поколениям хуже, чем композиторы. Однако Клара Шуман — супруга композитора-романтика Роберта Шумана — была одной из величайших пианисток мира. В России она оказалась даже более знаменита, чем её муж. Клара и Роберт обладали длинной и трогательной романтической историей и стали родителями восьмерых детей.

Примерно такая запись однажды появилась в дневнике Клары:

И ещё:

Клара Шуман, блиставшая игрой на фортепиано с раннего детства, не представляла свою жизнь без музыки. И их с Шуманом любовь была не в последнюю очередь музыкальным союзом. Долгие годы Клара совмещала роль музыканта с ролью жены и матери, но каждого жизнь рано или поздно ставит перед выбором. После смерти мужа, Шуман умер в сорок шесть лет в психиатрической клинике, тяжело страдая от душевного расстройства, дети Шуманов разлетелись в разные стороны. Кого-то Клара отдала родственникам, кого-то отправила своему отцу на воспитание. Старшую дочь Марию возила с собой на гастроли как секретаршу, а младшую Евгению даже отдала в приют. Евгения напишет впоследствии воспоминания о чудовищных условиях приютского содержания. Своего сына Людвига, в котором угадывались симптомы схожей с отцовской душевной болезни, Клара отдала в лечебницу. Он пробыл там не один десяток лет — и умер там же.

Мучал ли Клару её выбор, как тем вечером, когда она писала об умирающем сыне Феликсе в своём дневнике? Может быть, великая пианистка считала этот выбор необходимым для всех, кто отмечен «печатью нечеловеческого дара»?

…Подчас мы смотрим на лица великих, как на образцы. Скрупулёзно изучаем биографии и идеализируем плохо различимые за прошедшими веками силуэты. Но вдруг человек, несущий груз дара гениальности, не только не обязан быть нравственно прекрасным настолько же, насколько прекрасно дело его рук. Вдруг для него это почти невыполнимая задача? Ведь нужно обладать изрядным эго, чтобы развивать свой талант и творчески расти. Чтобы писать великую музыку, нужны время и силы, которых обязательно не хватит на что-нибудь другое.

Фигура Сергея Рахманинова в истории русской музыки стоит особо. Он впитал в себя и народные музыкальные традиции, и традиции духовной православной музыки, и достижения предшествующих композиторов-земляков — и помножил на свой композиторский и исполнительский дар. Объединил то, что было до, проложил дорогу тому, что будет после. Штамп «самый русский композитор» в случае Рахманинова точен и совсем не пошл.

Рахманинов покинул родину сразу после революции и вынужден был жить в эмиграции всю оставшуюся жизнь. Можно ли представить, как тосковал вдали от Родины человек, обладающий таким глубоким национальным чувством? За границей он стал популярнейшим пианистом, но на протяжении десятилетия не мог сочинять. Так велика была тоска. Так велика была связь с Родиной, что во время Великой Отечественной Рахманинов передавал денежные сборы от концертов в Фонд обороны Советского Союза… Однако был на Родине ещё один очень нуждающийся в Рахманинове «фонд», куда поступало слишком мало.

Отрывок из дневника Мелании Любарской, подруги Любови Рахманиновой, матери композитора:

И ещё:

А Чайковский? Который, хоть и кроткого нрава, соблазнил, возможно, собственного несовершеннолетнего племянника. И уж определённо питал к племяннику вполне однозначные чувства, но посвятил мальчику всеми нежно любимый, такой удивительно светлый и чистый «Детский альбом»? А Моцарт — не пушкинский, другой, настоящий. Чья музыка, как живое солнце в ладонях, беззаботный, с пошловатым юмором тип, бросивший как-то раз своего новорождённого ребёнка на руки няньки и уехавший с молоденькой женой из города то ли по делу, то ли на отдых? Когда чета Моцартов вернётся, ребёнка уже не будет в живых…

В Средние века подписывать свои произведения у творцов было не принято. Да и творцами поэты и композиторы себя не считали, а считали себя проводниками, лишь передающими божественную истину. Под истиной, по их убеждению им не принадлежащей, им стыдно было ставить свою подпись. Кто знает, вдруг эта совершенно недоступная нашему времени самоотречённость и есть идеальный подход к искусству?

Не суди, да не судим будешь, написала в дневнике подруга матери Рахманинова. Чтобы перестать судить, достаточно переслушать его концерты для фортепиано или прелюдии. Мы будем любить и Моцартов, и Чайковских, какими бы они ни были. Не сможем не любить, и это правильно. Как правильно и то, что слишком идеализировать лица великих тоже всё-таки не следует.

Порой следует идеализировать другие лица. Например, Любовь Рахманинову, собирающую в своём тесном углу газетные вырезки о гениальном сыне. Маленькие поступки и проявления человечности — это тоже творчество. Великое именно тем, что остаётся незамеченным.