Взгляд в обрамлении

Такая история произошла, например, с принцем Уэльским, будущим королем Англии Георгом IV. В двадцать один год этот известный щеголь и повеса тайно женился на вдове, к тому же католичке, миссис Фицгерберт. Его отец, король Георг III, брак сына не признал, в противном случае он бы лишился наследника, поскольку английский закон лишал права занимать престол человека, связанного семейными узами с католиком. Однако без официального признания короля брак считался недействительным, и Георг III продолжал настойчиво склонять сына к женитьбе на благопристойной особе, отказываясь до тех пор оплачивать его феерические по тому времени долги. На этот счет сохранилась даже английская карикатура, запечатлевшая 32-летнего принца Уэльского сватающимся к 65-летней российской императрице Екатерине II, которая после смерти Петра III была самой богатой невестой в Европе, при этом, как и миссис Фицгерберт, вдовой.

Как бы то ни было, весь свет был прекрасно осведомлен о тайном браке принца Уэльского. Герцогиня Девонширская в письме к дочери описывает, как принц, находясь вместе с супругой в Опере, нарочито демонстрировал подаренную ему миссис Фицгерберт миниатюру с изображением глаза возлюбленной. Для всех окружающих этот жест мог означать лишь одно: пара несомненно была жената.

Легко догадаться, что символическое значение глазных миниатюр во многом совпадало с традицией обмена обручальными кольцами. Они служили напоминанием, свидетельством верности супругов, однако аналогия не объясняет своеобразие изображений глаза. Для чего же еще они создавались? Отчего влюбленным не хватало портретных миниатюр, замещавших собой любимого человека в его отсутствие (сродни тому, как сегодня мы часто носим в кошельке фотографию детей, мужа или жены)? Кажущиеся быстрота и легкость написания одного только глаза по сравнению со всем лицом, конечно, ложное впечатление. Напротив, добиться абсолютной портретной узнаваемости художнику гораздо легче, имея возможность передать все черты лица человека, чем изобразив всего-навсего глаз.

Исследовательница английских миниатюр Ханнеке Гроотенбуер пишет о том, что «глазные», как и портретные, миниатюры были включены в так называемую игру взглядов в светском обществе. Однако их роль в этой игре была разной. В отличие от портрета, который всегда являлся объектом созерцания, изображение глаза само выполняло роль смотрящего субъекта. Это означает, что не зритель смотрел на миниатюру, но изображение, являющееся «портретом» взгляда, как будто наблюдало за тем, кто его держит.

Не случайно обрамления глазных миниатюр чрезвычайно похожи на обрамления разнообразных оптических приборов (моноклей, пенсне). А такие приборы светские франты очень любили использовать не только по своему прямому назначению, а еще, например, для подглядывания за хорошенькими особами, скажем, в театре. По-видимому, это занятие было настолько увлекательным и распространенным, что другим названием монокля было «quizzing glass» или «spyglass», что в буквальном переводе означает «насмешливые очки» и «шпионящие очки». На сатирическую картинке Томаса Ройландсона старый кавалер через монокль в упор разглядывает сидящую рядом молодую девушку. Когда смотришь на миниатуюру, это сранение становится наиболее очевидно.

По мнению исследовательницы, «глазные» миниатюры обладают той же функцией: это не зритель смотрит на миниатюру, но изображение, являющееся «портретом» взгляда, как будто наблюдает за тем, кто его держит. Другой пример: герцогиня Лейхтенбергская, выдавая дочь замуж за принца Швеции, подарила ей миниатюру с изображением своего глаза, которую та всегда носила на запястье. Таким образом, юная королева постоянно чувствовала присутствие матери и вела себя так, как если бы находилась перед ней.

Более сложным примером реакции на «взгляд» с миниатюры является изображения глаза умершего человека. Распознать такое изображение можно, во-первых, по надписи и, во-вторых, по изображению слезы. В этом случае портрет взгляда умершего имел своей целью не напоминание о живом взгляде, но как бы выражал горе от имени самого умершего. Вечное оплакивание собственной смерти с целью принять на себя страдания живых, облегчить их участь, однако одновременно это изображение служило вечным напоминанием об умершем, заставляя переживать вновь и вновь его кончину.

Все эти примеры говорят об общем представлении культуры рубежа XVIII–XIXвеков о границах телесного. Мода на глазные миниатюры совпадает с расцветом культуры сентиментализма — эпохой, которая особенно ценила сувениры, подарки, в оформлении которых использовались изображения каких-либо частей тела. Даже локоны волос могли вплетаться в ювелирные украшения или добавляться художниками в красочный пигмент.

Происходило стирание границ между самим телом и его изображением. Поэтому взгляд легко мог стать подарком, объектом дарения, более того, вне этого практического применения функция глазных миниатюр не ясна. В отличие от более поздних изображений глаз, у Одилона Редона, художников-сюрреалистов, глазные миниатюры должны пониматься не только как символы, например «всевидящего ока», «мудрости» или «предопределения». Они являлись не столько объектами созерцания, сколько субъектами. В этом отношении глазные миниатюры ближе современным медиа, чем традиционной живописи. Условно их можно было бы считать своеобразной предтечей фотокамеры: как направленная на человека камера определяет его поведение, так и портрет взгляда создавал иллюзию наблюдения.

Сегодня истории с обменом глазными миниатюрами могут восприниматься красивой, утонченной, немного наивной традицией. Но не общее ли желание преодолеть границы своих физических возможностей дало жизнь этим удивительным вещицам и всевозможным современным технических новшествам?