Война отдаляется от нас всё дальше, мы представляем её себе всё более смутно. Вторая мировая чаще всего теперь сводится к потрёпанным и грязным георгиевским ленточкам, повязанным на сумки или автомобильные радиаторы, к военным парадам. Советская машина пропаганды остановила свои гигантские шестерни, всё реже показывают фильмы про войну. Поколению X и Y малознакомы названия «А зори здесь тихие» или «Я убит подо Ржевом». Слова «Спасибо деду за победу» на стекле девятки вызывают смесь эмоций: от ощущения неуместности, несвоевременности до равнодушия.
Но иногда мы случайно оказываемся в месте, которое переворачивает наше только-на-девятое-мая сознание. Это место, где нашему мирному существованию противопоставляется гранит, бронза и сталь, всей своей очевидностью говорящее — да, это было, это было и с тобой тоже. Памятники, мемориальные комплексы, рассеянные по всему миру. Памятники в Европе, России и бывших союзных республиках, в США строились и возводились ещё долгое время после финальных встреч и конгрессов 1945 года.
Война у каждого своя и видение её своё. В 1960–1970 годы, когда возводилась большая часть монументов, представление о красоте шло бок о бок с мощью и ударным воздействием. Это было большое молчаливое и эффектное искусство. Смотря на гигантские бетонные или гранитные кубы мемориалов, огромные стальные треугольники памятников ты не можешь избежать влияния их силы. Лаконичные геометрические формы 1960-х стали идеальным языком для того, чтобы выговорить всё невыразимое, гигантское, бездонное, что принесли в себе мировые войны в предыдущие десятилетия. Каждая страна высказывалась о своей печали и о своей скорби в тоннах бронзы и метрах гранита.
Роттердам был разбомблен во время немецкого вторжения в мае 1940 года. О бомбардировке города и её последствиях теперь напоминает изувеченное шестиметровое тело на одной из площадей города.
Гигантские вывернутые руки ломаются под падающим на них небом. Расчленённое тело с дыркой вместо сердца потеряло свою идентичность. Обрубок дерева, остаток роскошного зелёного бульвара, врос в подножие города, который в ужасе бросается бежать, но ему никак не сдвинуться с места, он уже никогда не спрячется.
Последняя битва в Нормандской операции отмечена бронзовым монументом на стене здания мемориального комплекса Кудэар-Мотормель в Фалезе.
Здесь среди сдержанных прямоугольных блоков архитектуры и холодной природы завис взрыв. Сталкиваются три мощных луча, от их удара корёжится металл, орудия, защита.
Достающий до неба нос корабля рассекает бетонные волны в монументе, посвящённом Торговому флоту и морякам, погибшим во Второй мировой.
Высокий острый нос разбивает волны на осколки. Этот гигант вторгается в размеренную городскую жизнь, сносит спокойствие и однородность окружающих домов и площадей. Где-то внизу, у рассечённых волн стоят поникшие человеческие фигуры, крошечные, по сравнению с массой, возвышающейся над ними.
В отличие от Европейской традиции в США и СССР своё представление о том, как должна быть показана война, своё понимание того, как говорить о подобных событиях. Если в Европе скульптор заставляет нас физически переживать силу взрыва, боль от удара, противопоставляя нашему телу остроту гигантских углов, то две сверхдержавы видят войну как эпическое, легендарное событие. Как и положено легенде, она свершается не в повседневной рутине, не по дороге на работу. Приблизиться к войне возможно лишь в священном месте, совершив ритуальный путь по особенному пространству.
Вот мы идем вокруг бассейна в Вашингтоне, где находится одно из самых грандиозных святилищ современного мира: монумент Вашингтона, мемориал Линкольна и Национальный мемориал Второй мировой войны. Площадь обрамлена Триумфальными арками, символизирующими Тихоокеанское и Атлантическое побережье. Вдоль бассейна стоит вогнутая стена с золотыми звёздами с надписью «Здесь отмечена цена свободы». Каждая звезда — жизнь ста погибших американских солдат.
Завершив путь вокруг бассейна вдоль колонн, маркирующих каждый штат, участник этой прогулки памяти выходит к рельефам. Здесь иллюстрация истории, рассказ о ходе войны, о жизни солдат. Мы не видим эмоционального вовлечения зрителя в болезненное переживание войны. Война победы, война героев не приемлет физической боли, страха и раненой плоти.
Мемориалы СССР — такие же сакральные большие пространства, рассказывающие об участниках войны, как и в США. Эти герои огромны, велики, как герои Илиады или боги исландских мифов. Проходя по широким гранитным коридорам в Трептов-парке или поднимаясь по 200 ступеням Мамаева кургана (по количеству дней Сталинградской битвы), невольно отрешаешься от мира, от всего, что было несколько минут назад. Совершая долгую процессию, наподобие жреца, проходишь к гигантским фигурам, вырастающим из земли.
В нависшем, как скала, лице читаешь отрешённую сосредоточенность. Это памятник «Мужество», посвящённый защитникам Брестской крепости.
В глазах и сжатых губах застыла нечеловеческая сконцентрированность на одном единственном моменте встречи смерти и жизни. Вне этого — нет ничего. Нет боли, нет крови, нет ран или отчаяния. Это переживание сродни переживанию античного подвига героя, главная цель которого — посмертная слава павшего в битве. Фигуры цельные, мощные, больше напоминают горы, древние, вечные.
Солдат, сжимающий гранату — не машина смерти, и в нём нет отчаянного усилия вырвать жизнь или смерть любой ценой. Он пристально смотрит уже в иной мир. Здесь нет стремления к победе, здесь нет поломанного тела, мы не читаем в этих изображениях историю. Мы только находимся во вневременной капсуле, в которой застыл миф.
Пули, бомбы до сих пор корёжат наш внутренний мир под чистым голубым небом. Ощущение вечности, понимание момента встречи жизни и смерти окружают нас вместе с красным гранитом, вместе с руинами, следами прошлого.